"Сейчас публика нам говорит: "Мы поняли, как вы пришли к этой войне". Вера Кричевская о российском телевидении и фильме F@ck this job

Вера Кричевская – российский кинорежиссер, бывший креативный продюсер телеканала “24 Док”, соучредитель телеканала “Дождь”. Среди ее полнометражных документальных фильмов – “Гражданин поэт”, “Слишком свободный человек” и “Дело Собчака”.

Картина “Слишком свободный человек” о Борисе Немцове доступна на сайте до четвертого мая.

Последний фильм Кричевской F@ck this job через историю жизни главы телеканала “Дождь” Натальи Синдеевой рассказывает новейшую историю России: президентская рокировка, суд над Pussy Riot, Болотная, закон о “ЛГБТ-пропаганде”, катастрофа малайзийского “Боинга”, убийство Немцова, расследования Навального, протесты 2018 года, дело Ивана Голунова. Картина показывает события, приближающие телеканал и страну к катастрофе. “Дождь” сначала отключили от кабельного вещания, а вскоре дали статус “иностранного агента”.

У фильма горький эпилог. После начала военного вторжения России в Украину Генеральная прокуратура России потребовала ограничить доступ к телеканалу. В тот же день Роскомнадзор заблокировал сайт канала. Третьего марта Наталья Синдеева заявила о приостановлении вещания, после ее речи на ютуб-канале “Дождя” прошла премьера фильма F@ck this job.

Фильм объездил множество европейских кинофестивалей, среди которых CPH:DOX в Копенгагене, Pordenone Docs Fest в Италии и Docaviv в Тель-Авиве.

Мы встретились с режиссером и поговорили о работе над фильмом.

– Когда у вас родилась идея сделать фильм о “Дожде”?

– Делать кино я решила в мае 2019 года. Эта была стагнация. Все, что можно было сделать, чтобы как можно больше россиян смотрело “Дождь”, получало информацию, было сделано. “Дождь” занимал всегда место в тройке самых цитируемых СМИ, но больше 60-65 тысяч подписчиков никогда не было. И когда ты смотришь на эту цифру в стране, в которой живет 140 миллионов, ты понимаешь, какой в этой стране запрос на информацию, на новости. Нулевой!

И при этом “Дождь” сделал самую большую базу подписчиков СМИ. Ни у кого никогда не было больше, ни у “Ведомостей”, ни у кого. В это время у Наташи были долги, о которых я знала. Я была в Москве, мы с ней разговаривали, и я спросила: “Как ты себя видишь через три года? Сидеть по-прежнему в углу в своих наушниках и расшифровывать свои эфиры?” Она сказала: “Нет, я точно себя так не вижу через три года. И вообще я не хочу ходить на работу”.

Я тогда была шокирована, потому что она всегда была самым верующим в это дело человеком. Я съездила в Лондон, а когда вернулась, решила делать кино. Первый раунд интервью был 12 июня, в День независимости России, а накануне случилось дело Ивана Голунова. В тот день в аппаратной на одном экране Владимир Путин в Кремле вручал государственные награды, а на всех остальных экранах были задержания людей, которые вышли протестовать против ареста Ивана Голунова.

– Тем не менее в вашем фильме большое количество хроникального материала до 2019 года. Было сложно его найти?

– Телеканал “Дождь” – это группа людей, влюбленных в себя. Нарциссизм – неотъемлемая часть коллектива, поэтому с первого дня, когда вообще ничего не было, все бесконечно снимали себя. Это было до инстаграма, до селфи, до видеоблогов. Это все началось в 2008 году. Мы бросили клич – попросили принести все, что есть на телефонах и компьютерах. Через короткое время я поняла, что у меня семь терабайт материала. А в те года качество материала было низкое и файлы весили очень мало.

– Легко ли было найти финансирование для такого проекта?

– Сначала я снимала все на свои деньги. Потом я сделала тизер, написала сценарий и стала посылать разным продюсерам, на кинорынки. Подавала заявки на девелопмент проекта. Первый грант мы получили от большой британской некоммерческой организации Docsociety, а потом у нас появились немецкие продюсеры. И сейчас права на показ фильма куплены почти во всех европейских странах. Но несмотря на это, три главных гонорара еще не покрыты.

– То есть в фильме нет никакого российского финансирования? Вы вообще обращались в России за помощью – или для вас было принципиально важно не иметь российских продюсеров?

– Как я только начинала, я хотела получить какой-то грант. У меня было несколько встреч с олигархами, чьи фонды финансируют российское кино, но мне все отказали. И я потом поняла, что если бы они согласились, то у моего фильма не было бы никакой судьбы. Потому что не может кино, например, о демократии в Бразилии быть сделано на бразильские деньги. Тогда автоматически становишься инструментом в чьих-то руках. К счастью, мне отказали все эти люди. Хотя я уверена, что две организации сейчас немного расстроены по этому поводу, их владельцы оказались в санкционном списке, а участие в проекте могло бы помочь предъявить общественности свою позицию.

– Один из самых повторяемых приемов в вашем фильме – это полиэкран, где мы видим контраст между тем, что транслирует “Дождь”. Эти кадры очень красноречиво и понятно объясняют западному зрителю, как было устроено российское телевидение все эти годы.

– Сейчас, наконец, все это стали понимать. Хотя первые две или три недели войны еще никто не верил. Этот прием был в голове у меня в самом начале. Потому что мы должны показать реальность и ее искажение. Если смотреть на эти кадры, складывается впечатление, что мы живем в двух разных странах.

– У многих людей после начала войны в Украине граница политического и личного стерлась, как и у вашей героини Натальи Синдеевой. Когда для вас лично эта граница перестала существовать?

– У меня личное и политическое всегда было одним и тем же. Так сложилась моя жизнь. И мне это не нравится, потому что мешает жить. Я очень завишу от того, что происходит вокруг меня, а не внутри меня. В 1991 году, когда мы все увидели “Лебединой озеро” по телевизору, я собиралась пойти в последний класс школы, но уже год работала репортером в газете “Смена” в Петербурге. 19 августа я пошла в редакцию нашей газеты и осталась там до конца путча.

Я вывешивала в окно триколор, потом в редакцию заходил цензор и просил убрать флаг, а я с ним спорила. Мы выпускали газету, мои коллеги распространяли ее по городу. С того момента у меня личное и политическое соединилось и никогда больше не разъединялось. Я сейчас пытаюсь понять, есть ли у меня шанс начать жизнь заново, отрезать это все от себя. Потому что невозможно жить жизнью страны, которая хочет войну, хочет убивать людей, которая запрещает лозунг “Нет войне”. Я попыталась разорвать эту связь в 2014 году, когда я уехала после аннексии Крыма. Но это не для меня, а для моих детей. Я не хотела, чтобы у них были эмоциональные связи, как у меня.

У меня есть друзья, которые живут в России, которые не согласны с войной. Они там чужие, им намного хуже, чем нам. Они заложники. Когда я читаю, что кто-то заминировал такой-то мост или поле. Я думаю о том, что Владимир Путин заминировал моих друзей, которые в России. Я думаю, что сейчас для многих моих друзей настанет тяжелый момент, когда их заставят присягнуть. Не получится продолжать там жить не присягнув.

Больше нет этой границы между личным и политическим. Если ты ответственен за свою жизнь, если ты уважаешь себя, если ты хочешь сам решать, какой должна быть твоя жизнь, ты не можешь быть вне политики. Потому что политика – это набор правил, по которому живет общество, ты не можешь жить вне этих правил. И твоя задача сделать так, чтобы эти правила как минимум не мешали тебе жить, а в идеале – чтобы они делали твою жизнь лучше, интереснее. Наташина история великолепно описывает это. Она сама признавалась, что до декабря 2011 года никогда не голосовала, потому что и так все было нормально. И такое пробуждение сейчас наступило у многих. Но какая цена этому пробуждению!

– Вы когда начали заниматься документальным кино, говорили, что оно стало убежищем для журналистов.

– Сейчас не осталось никаких убежищ. Нет возможности уйти от ответа, потому что мы разговариваем во время войны. Люди не должны гибнуть, ракеты не должны летать. Это так очевидно! Но, к сожалению, не для тех, кто поддерживает Путина. Где сострадание к смерти? Где эмпатия? Где это сострадание, как мне казалось, самое базовое свойство русской души?

– Вы сейчас с вашим фильмом путешествуете по Европе и являетесь рупором российской свободной журналистики. Как публика реагирует на вашу историю?

– Несмотря на все слухи про русофобию, нас принимают очень тепло в каждой европейской стране. Я вижу, как люди принимают и понимают фильм. Мне кажется, все идеи донесены. Мы не случайно долго занимались сторителлингом и монтажом. Я монтировала с иностранными монтажерами, именно потому что я хотела, чтобы было все точно и понятно для европейцев. И сейчас публика нам говорит: “Мы поняли, как вы пришли к этой войне”. Для них это объяснение, но просто слишком поздно.

– Фраза журналиста Тимура Олевского “На *** такую работу!” стала названием вашей картины. Он прокричал ее во время репортажа с Майдана. Получается, все началось в Украине и ей заканчивается.

– Да, так жизнь закрутила этот сюжет, а я просто выхватила его.

– Были ли какие-то другие версии названия?

– Нет, были продюсеры, которые были против такого названия. В некоторых страхах, где слово f@ck не проходит, его переименовывают.

– Некоторые в российских СМИ переводили фильм “К черту такую работу”.

– Это их вольный перевод, невозможно назвать по-другому, не так, как Тимур. Это смягчение. Я не принимаю этот перевод. Я должна была переименовать фильм для Минкульта для получения лицензии и назвала его “Проклятая работа”. В нескольких странах, в которых нельзя использовать слово на букву F, фильм называется Tango with Putin. Я сама это предложила еще в декабре, до войны это эффектно звучало, но сейчас невозможно себе представить что-то with Putin.
“Сейчас публика нам говорит: “Мы поняли, как вы пришли к этой войне”. Вера Кричевская о российском телевидении и фильме F@ck this job
#Россия #Украина